В барак зашел Гвоздь, авторитет, «положенец», завел «терпилу»:
– Слышь, Башмак, разобраться надо! – Сергей Башаров, «смотрящий» по пятой, «строгой» зоне, слышал о произошедшем:
– Говори, – обратился он к вошедшему мужичку – невысокому, плотному, с лицом, как блин со сковороды. Мясистый нос, пообвядший в неволе, приобретал, наверное, малиновый оттенок там – в родном колхозе… Мужик смотрел на Вора, как на икону, с надеждой – видно было, последней. В бараке – никого, кроме них.
– Сергей Василич… Мне год остался. Натерпелся я. Полтинник скоро… я ж не мальчик… там…
– Короче… – Башмак часто что-то утирал, разруливал – правильные, справедливые решения укрепляли авторитет Вора. Неправильных решений не было. Зона под Новосибирском с крепким, несгибаемым «черным» лидером, держащим общак под контролем, устраивала всех: и администрацию лагеря и районное начальство – у них своих, «вольных» проблем тогда, в середине девяностых, было полно. Случалось, не то, что зэкам, – служащим ИТУ пожрать было нечего…
Башмак знал, о чем речь… Шурик, из «стремящихся», правильный пацан, зашел в лагерь по «тяжелой», групповой статье, сидит недавно, молодой, жесткий. Слишком… По научному – «получал с чертей», по-простому – грабил мужицкий барак, пытаясь закрепить его за собой. Чтобы жить – не тужить, да чифирёк мутить-шмутить. Твою мать!.. Перестарался!..
– Как звать?..
– Балык… Балыкин я.
– Зачем до Кума пошел?
…Двадцатидвухлетний Шурик выбрал «верную» дорогу. Рослый, костистый, возмужавший в уличных драках, он не признавал авторитетов, греб под себя все, что плохо лежит. Сразу сошелся (пришлось сойтись) с Гвоздем, человеком Башмака. Так что был под присмотром.
Мужички – они разные… Шурик этой разницы не чувствовал – рубил направо и налево, чуть что. Так и тут: успокойся, возьми паузу, дай человеку в себя прийти – мы ж на зоне, никуда работяга не денется, а если правильно подвести тему, так и сам приползет. И будет потом ходить, как пришитый.
Этот, Балык – уперся, пошел в отмах. Шурик передавил. Морально передавил.
Мужиков наказывают за драки и, как правило, они уступают под напором блатных – духу не хватает. Тем, блатным, терять вроде как нечего («вроде как» всего лишь!), и, раз прогнувшись, простые сидельцы попадают до конца срока кто в рабство, кто в «гарем», кто просто на «поди-подай»… Шныри, уборщики, кони – все они, помимо своей, положняковой трудовой нормы, выполняют и чью-то чужую.
– Эт не я. Меня сержант приволок. К Куму-то…
– И чо?..
– Кум говорит: пиши заяву.
– Написал?
– Нет!
– Чешешь?!
– Гадом буду…
– А как от Кума соскочил?
– Я бригадира сдал, Шершня, мол, он водяру продает, а меня подставляет – вроде как мой канал. Да!.. Я получаю «грев», жена – главбухом в совхозе, но мне же год…
Это было похоже на правду. Шершень – морда беспредельная, жил кучеряво, стучал, по ходу (но… не доказано! – не пойман…). Башмак бригадира не трогал – свое он с него имел, да и тот не возбухал, чуял грань, где можно, а где нет…
– Только нельзя мне, Сергей Василич… чтоб узнал-то он… сгноит…
Мужик этот, лох-лохом, а выбрал из двух зол меньшее – Шурика не сдал… Не факт, конечно, но того не спросишь – получил десять суток ШИЗО, так, для приличия… Не впервой, злей будет… Мужику – год до воли, перекосы не нужны. И так бы не кочевряжился. А сейчас он – между молотом и наковальней. Шурик – не отступит от сказанного, не по-пацански, Шершень, пронюхает если, – жди беды…
В глазах пришедшего на разбор – мольба, надежда, растерянность:
– Он бить меня начал… Я упал, крикнул другана Серегу, а он меня, блатной-то, – «пидаром» назвал… при всех!
Вор и про это слышал: затем мужик, как ошпаренный, бросился на Шурика, началась неразбериха, в барак залетел сержант-контролер, второй… Шурик напоследок прилюдно пообещал опустить несчастного Балыка.
Драчуна – на ШИЗО, «терпилу» – к Куму…
– Я Куму сказал, что блатные у меня водку просили, а откуда она у меня, водка-то? Сдал Шершня… Сергей Васи… – лицо-блин сморщилось: безысходность сползающими морщинами превратилась в маску горя. Рассказывая, все вспоминая, Балык вдруг ясно ощутил, как удаляется нарисованная им в воображении развеселая картинка возвращения домой.
Башмак отпустил «терпилу», дал указания…

…Дверь карцера открылась, вошел Кум.
При других обстоятельствах они и не встречались – субординация. Вор есть Вор. Положение – обязывало бы, если б не нужда… А нужда была – это понимали оба, капитан Ясенев, начальник оперативной части, и вор-рецидивист Башмак:
– Здорово живешь, гражданин начальник...
– Что будешь делать? – спросил без предисловий Кум, капитан Ясенев.
Башмак покашлял, поерзал, пострелял глазами так, для приличия.
– Кури, – опер протянул Приму… – Мне дисциплина нужна. Проверка скоро.
…Пустые слова. Оба понимали, что к чему: без авторитета нет дисциплины, без правильных, пусть жестких, жестоких решений – нет авторитета:
– …Дай еще парочку, про запас.
– Не положено, – капитан встал со шконаря, отдал Башмаку всю пачку, только начатую. – Чтоб ни-ни… – глаза в глаза: взгляд-вопрос получил утвердительный взгляд-ответ. Затем – неизменный сухой кашель, означавший полный контроль над ситуацией. Кум вышел, довольный «разговором»…

Через неделю что-то там случилось на промке, что-то упало, соскочило, оторвалось – под каким-то там шкворнем случайно оказался бедолага Балык – Федька Балыкин, вот ведь, чума! – год оставался мужику!.. Все было оформлено официально – производственная травма, не совместимая с жизнью… Чума! Не повезло!

Башмак, с трудом перенося тяготы калифорнийского морского зноя, частенько вспоминал покойничка Балыка и еще нескольких таких же простых каторжан-сидельцев, так – за здорово живешь, товарищ Вор, железной рукой держащий дисциплину, равную пачке кумовской Примы! – отдавших свои пропащие жизни там, в лагере...
Здесь же, на американском побережье, он приторговывал девочками – русскими, украинками... Отвечал, так сказать, за местный сегмент рынка. Получал «товар» и отправлял его дальше, за территорию штата Флорида. Работенка не пыльная, система работала по принципу конвейера – разные сборочные блоки не контактировали между собой.
Так бы и дальше…