Тихий, мутный день, вся долина в беловатом легком тумане...
Да, теперь действительно так: или пан или пропал.
23. VI. 41. Понедельник. (Из дневника И. Бунина)

…Немыслимая частота пульса, дикая! Двести! Двести пятьдесят! Задыхаюсь. Но бежать – надо. Надо… И я бегу. К напряжению и усталости примешан страх. Животный. За жизнь. Никогда так не боялся. За себя – никогда! Вокруг: дома, ограды, дворики, собаки лают, срываются с цепей, рвутся за мной. Сначала перемахивал, перелазил, потом – искал дыры, проломы, проходы… Ушел? Да, сзади тихо. Слава Богу! Людей вокруг – нема… Никого!.. Куда все подевались?

«Береговые укрепления вдоль реки Буг не были заняты русскими войсками...»
Гудериан. Немецкий военачальник.

Бег

Слава Богу!.. А к Богу-то я пришел! Прише-е-л! За один день!.. Не помог атеизм. Не помог мне даже атеизм! Мне – выпускнику кафедры естествознания Харьковского Госуниверситета! Преподавателю брестской трудовой школы! Сломлен? Нет!..
Нас, с моей женой и дочерью, разорвала-разлучила очередная бомбежка… Молю Бога – надеюсь, не навсегда… Было это четыре дня назад, двадцать второго июня.
С дачного участка мы пытались выйти в город – хоть что-то понять… Влились в стихию разбухающего на глазах потока людей. Взрывы – сначала далеко, потом ближе, заставляли ускорять движение… Старики, не поспевая, тяжело дыша, сидели на обочинах… Держал своих близко, прижимал – крепче, крепче… Но… «Помогите!..» – поднял кого-то… еще… Взял чью-то кроху, передал из рук в руки… «Где вы?..» – повернулся… Вспышка!.. слепота… Вдруг – ночь!.. оглохший хаос… Война! Война!.. «Боже…» – людское море текло, протекало мимо… волнами.
Фашисты из Тересполя идут танками на Брест. Погранзаставы вдоль реки Западный Буг трещат по швам. Кто сопротивляется – того заваливают бомбами; в то же время тяжелая техника с белыми крестами, мотопехота, в обход укрепрайонов, уверенно просачиваются вглубь нашей территории. Прорыв идет вдоль всей реки! «Почему не взорвали мосты?..»
Несколько солдат, вырвавшихся из окружения, самоорганизовались в небольшой отряд и, вместе со мной и такими же гражданскими мужиками, двинули полесскими болотами вдоль границы, отворачивая южнее, в сторону Пинска. Задавали друг другу вопросы без ответов: «Почему?..» – сплошные «почему»…
Командование взял на себя сержант-артиллерист, конопатый мальчишка девятнадцати лет. Я, рядовым прошедший «финскую», с благодарностью смотрел на него – слишком непреходяще-сильным был шок потери семьи. Да еще четыре бессонные, в полузабытьи, ночи... Шли рывками – падая, вставая, теряя ориентиры. Три винтовки, две ракетницы – оружие, которым располагали. Но с кем воевать-то? С самолетами?
Мне – под сорок, я – беспомощен, как…
Всматриваюсь в лица товарищей… Друг другу, глаза в глаза, молча расписываемся в собственных страхах, в нелепой беспомощности, помноженной на всех нас, убегающих. Куда?..
Когда один, задохнувшись рваным движением, присел перевести дыхание, никто даже не оглянулся: ждать – кого? Жалеть – за что?..
Через сутки осталось пятеро из двенадцати.
Вскоре поняли, что застряли в глубоком тылу. Груженые рюкзаками беженцы – женщины, дети – обреченно спрыгивали в кювет, пропуская вражеский транспорт. Немцы не трогали гражданское население. Пока не трогали... Немцы, твари, рвались на Восток. Над головами, в ужасе поднятыми вслед урчащим гадам, шли «рамы-разведчики», за ними, низко – пикирующие штурмовики с выпущенными неубирающимися шасси.
Вышли к железной дороге. Сделали круг! Вернулись на минское направление. Как будто мы вообще куда-то шли!.. Растеряв бо?льшую часть отряда, обзавелись элементарными средствами к существованию – парой саперных лопат, котелком, топором… К винтовкам добавился пистолет. Это случилось позавчера, когда выбрались на шоссе. Помогали заносить в грузовик носилки с ранеными; один лейтенант, истекающий кровью, отдал мне свой ТТ со словами: «Тебе нужней, браток… возьми… пригодится…» Потом я еще что-то делал: перетаскивал, кого-то перевязывал, подсаживал в кузов полуторки. Провожая транспортную колонну, еще раз взобрался в фургон – попрощаться с летехой. Нашел его, тронул за плечо:
– Прощай, браток! Как звать-то?..
– Прощай!.. – лейтенант с трудом открыл тяжелые веки, узнал. – Они ходят в форме не ниже капитана, опрятные такие… Стреляй их сразу, сволочей!..
– Кого?
– Диверсантов немецких… Их засылали до войны. Документы, оружие – все наше… Только говор у них слишком правильный, слишком…
Мы ушли в лес...
Так, урывками, от раненых бойцов, медсестер, вышедших с поля боя, составляли картину мира, рушившегося вокруг…

«Провидение за нас... накажем преступников,
вызвавших и длящих войну... поразим в 41-м году
весь мир нашими победами...»
(Из новогоднего послания Гитлера. 1941г.)

Кто послал нам эту кару?
Нильс Бор говорил, что ученый, в первой половине своей жизни, не должен верить в Бога, потом, во второй – вроде как можно – вроде как все равно уже… Так сказать, Here I’m! Просенька, Катенька!.. Где вы, где?! Всматриваюсь в лица встречающихся нам на пути людей… Прося! Катя!..
Дочке Катюхе уже шесть – большая!.. но совсем беззащитная! Молился за них… Подсознательно видел их, сидящими в поезде, мчащимся за Урал. Желал выжить и обещал скорую, скорую (!) нашу встречу… Умолял выдержать, выдюжить и просил Бога… всматривался и молил…
– Григорий Василич! Что ж ты делаешь-то?! Василич!..
Придавив к дереву, не давал ему упасть – он сваливался, но мои кулаки, расхристанные доне?льзя, держали его на весу… еще, еще!.. Я рычал, у меня не было больше сил, удары стали тычками, шлепками (боксер из меня – никакой!), руки – веревками. Он сполз по дереву спиной, завалился на бок. Лет двадцать семь – тридцать… Молчал всю дорогу, два дня. Я не выдержал:
– Это ж диверсант! Слышь!.. Фашист это! – я задыхался от усталости, злобы, от потерянности. Колян, сержант-командир, выпучив глаза, подбежал ко мне, вцепившись со спины, рванул на себя:
– Василич! Он с «пятой», в Запрудах!.. Там живого места не осталось! У него ж документы! Я смотрел!.. Просто он говорить не может! То ли оглох, то ли дар речи потерял… Мы, когда с ним в дозор ходили, карту нарисовали подробную, от и до… Фамилии командиров, названия частей – все знает – какой же это фриц?
– Так что ж ты…
– Глазам своим не верил! Кругом немцы! Я не верил! Хотел уточнить – у солдат, у девчонок-сестричек. Никто ничего не сказал! А комсостав… – так его просто нет! – весь там остался… Откуда ж мог знать, что ты его ни с того ни с сего… заподозришь… в чем?..
Я подошел к «фрицу», присел рядом. Он лежал на боку – глаза то ли закрыты, то ли заплыли опухшими, разбитыми надбровьями… Он слышал. Я чувствовал – он слышал меня:
– Прости, браток! Расклеился я… Прости! – потрепал его спутанные, жесткие волосы, встал, протянул руку. Он, грязный, кровь с песком, сел, скрестив по-восточному ноги.
Заикаясь:
– Д-да!.. й-если б не К-колян, я бы т-тебя, д-душу-б-бога-мать-т-твою…
– Точно – не фриц! – сержант схватился за живот в нервном приступе смеха…
– Ё-п-па-на! Щас он все планы вражеские – вживую – расскажет!.. – стоя на корточках, я держал голову паренька руками, прислонившись к его лбу своим… И – то ли плакал, то ли смеялся… Что-то давящее, тяжелое отходило-отпускало меня, истерзанного неизвестностью, вместе с этим смехом-плачем.

Диспозиция.
Нас – пятеро. Мы – в восьмидесяти километрах от западной границы в тылу врага, на минском направлении. Я, представитель советской трудовой интеллигенции, наш командир Николай, пара бойцов, выбитых из-под Бреста – они и поведали нам, что крепость держится, а город пал; и «немой диверсант» – Серега, который вдруг оказался очень даже разговорчивым.
Прошло четыре дня после начала бомбежек. Позади – город Барановичи – он под немцами, как донесла разведка (двое бывших стрелков проходили-проползали по десять километров за ночь, изучая обстановку). Основные части Красной Армии ушли из Бреста. Там, позади, идет непрерывный артиллерийский обстрел нашей территории – это пушки с польского берега добивают пограничные заставы. Бомбардировщики, разрывающие над нами небо непрерывным гулом, атакуют уже далеко на Востоке – Минск, Смоленск? Возможно…
Вокруг, слева-справа: ползут-рокочут моторизированные части, гусеничные тягачи и – главное! – пехота! В первый раз увидали пеших фашистов! С винтовками, в походном снаряжении – это означало… А значило это, что стали мы настоящими партизанами, находящимися в полной изоляции от советских войск, от командования, – и день нашей партизанской войны равнялся пяти дням той, мирной жизни, недельку лишь назад… Но за неделю мы впитали-вместили событий и переживаний – как за месяц, два…
Да, год назад я штурмовал Выборг – было победоносное наступление непревзойденной Армии во славу великой Родины! Честно говоря, и выстрелить-то толком не успел! Но как смотрела на меня жена Прасковья! А дочь как смотрела! – наш папка – доброволец Красной Армии! – победитель всех врагов Сталина!.. В школу даже вызывали, просили рассказать о героическом участии в войне с «финляндской козявкой!»
…Не такая уж это и «козявка» оказалась! А немцы… Мой разум отказывался мириться с этим вторжением! Как мы – наша страна и наш Сталин могли допустить нападение? Как?! Изверги ¬– рядом! Вот они! Их тысячи! Подходят – неумолимо!.. чеканя шаг!.. Штыки на изготовке!.. Нечем защититься, закрываю голову руками!..
– Василич!.. Уснул, что ли? – Колян тряс меня за плечо. – Пора! Скоро светает – наша очередь…
Пистолет, две винтовки – все вооружение. Вообще-то, «ночью» эту мутную поволоку назвать сложно. И не туман вовсе. Марево.
Пробирались медленно – ботинки, выданные с эвакуировавшегося грузовичка, насквозь промокли. Начал же партизанить в своих дачных штиблетах, так что уже после первого дня скитаний передвигался довольно плохо. В разведку ходили по двое – даже имелась пара плащ-палаток – часто приходилось бросаться навзничь на сыру? землю – сквозь кущи кустарников наблюдать внезапно появляющихся фрицев.
…Рассвет развеял хлопья ночного влажного воздуха – солнца не видать – вот-вот появится. Присев отдохнуть, вдыхали прозрачную утреннюю тишину.
Птицы начали веселый гвалт. Может, кончилась война-то?..
– Непривычно как-то, – Колян, шепотом…
– Полчетвертого… – я завалился на спину, прикрыл глаза, руки под голову… Мы находились в небольшой зеленой ложбинке. Еще минута… Тихо.
Колян, не теряя времени, стал стягивать с ноги сапог…
Взрыв! Второй!.. Где-то рядом – рукой подать! Вжался в землю, свернувшись клубком. Началось! Заложило уши, а через мгновенье накрыло страхом, горем – моя душа была там, в летящем средь уральских хребтов пассажирском составе, спасающем семью от навалившейся беды…
– Ва-а-си-и-ли-и-ч!!! – Колян пытался перекричать рев снарядов. Я выплыл из забытья, тряхнул головой. – Василич! Бомбят развилку с товарным накопителем! Километра три-четыре отсюда!.. Слышишь?..
Я слышал, плохо:
– Понял! – первый шок прошел. Прояснившееся сознание вернуло в реальность: безумный грохот севернее нас. Сержант прав – там железнодорожный перегон, станция, склады…
Справившись с нервами, пригнувшись, короткими перебежками пошел вслед за командиром (настоящим командиром!) – Колян уверенно повел наш отряд из двух бойцов в сторону небольшого поселка, затерявшегося в необъятных лесных болотах.
Через двадцать минут канонада за спиной поутихла, минут через сорок – бомбардировка прекратилась вовсе.
– Да! Серьезные у них мортиры!.. – слова разносятся ветром по всему лесу – слишком громкими они кажутся в звенящем отголосками взрывов вакууме. – Как они находят цели для обстрела?
Колян остановился, давая догнать его:
– Немчура запускала воздушные шары-аэростаты, прямиком у нашей границы – все как на ладони.
– Так что же вы?..
– Приказ… не стрелять…
– Почему?..
Колян подал знак: «Молчать!» – жестом приказал присесть. Вслушался в лес. Винтовку к бою – пошли!..
– Смотри! Вот она, деревенька! – мы залегли на пригорке. Впереди – с километр, если спускаться напрямую по лесистой горке, – видны жилые постройки: забор, за ним амбар, дальше – хаты… Рокот войны вдалеке напоминал летний гром – мощный, раскатистый – несмотря на расстояние, пугающий…
– Пойдем в обход, – Колян что-то прикидывал в уме, производя рекогносцировку.
Нам нужна эта деревня – еды у нас не было, одежду, обувку – не мешало бы просушить. Да и поспать – на сеновале, вдали от пушек… Это в мечтах. В моих…
Сержант улыбнулся, заглянув мне в глаза. Наверное, он увидел в них отражение солнечных лучей, серпантином рассыпающихся по колкому, душистому покрывалу на завалинке амбара… сквозь щели в сухих деревянных стенах. А еще – крынку свежего парного молока тут же, рядом, отпитую наполовину…
Колян вдруг рывком перевернулся на спину, в зверином оскале сомкнув веки. Зарычал, обхватив шею, – ладони, залитые кровью, не могли сдержать ее напор:
– Уходи! Снайпер…
Накрыл друга собой, пытался остановить кровотечение, держал его пальцы своими… Потом дернулся, стал скидывать плащ-палатку – надо порвать рубаху на бинты!.. успею ли?.. Снова к нему – шею он уже не сжимал – морщины расправились, голова стала неподвижной, безвольной… Я – лицом к лицу – дыхания нет! Тут же осенило – снайпер! Вжался в землю, ящерицей сполз вниз, в яму, неумело извиваясь, ногами вперед, оставив Коляна под плащом… Поселок – с той стороны горы… Судорожно оглянулся – редкие деревья, кусты, зелень – стрелок может быть где угодно!
Взрыва не было, но ощущение – когда ужас нахлобучивает тебя с головой – мне знакомо!
Скатывался кубарем, затравленно озираясь, петляя – подспудно укрываясь от пули…
Полностью же осознал себя, когда, повинуясь инстинкту самосохранения, невзирая на усталость, пробирался по устланным мостками улочкам-проулкам…

Никогда так не боялся. За себя – никогда! Вокруг: дома, ограды, дворики. Собаки лают, срываются с цепей, рвутся за мной. Сначала перемахивал, перелазил, потом – искал дыры, проломы, проходы… Ушел? Да, сзади тихо. Слава Богу! Людей вокруг – нема… Никого!.. Куда все подевались?..

Перешел на шаг… Обессилев, остановился. Сел, вернее, рухнул под какой-то навес, закрыл глаза… Что с сердцем? Выдержит ли оно?.. Затаил дыхание: что это?.. послышалось?.. смех?! Это смех?..
– Еr ist hinter diesem Haus. L?uft nicht mehr, altes H?schen… *
Суки!.. Им было весело! Загнали зверя!
Голоса приближались:
– Es hat keinen Sinn, ihn freizulassen – er kann nicht laufen. Zu schwach...** – двое с винтовками, ухмыляются – беглец оказался никудышным…
– Wie hei?t du? Zu welchem Trupenteil geh?rst du?*** – ствол ружья направлен на меня…
Встал. Не хотел показывать страх, бушующий внутри – не смог выпрямиться – ноги подкосились, я закашлялся, согнулся, упершись дрожащими руками в колени. Сплюнул. Они заржали еще громче…
– Мразь! Стоять! – это себе. Спину свело – отдал все силы, чтобы разогнуться. Поднял голову: – Гриша… Гришей меня зовут!.. – боль в позвоночнике. Рубаха навыпуск, брюки – в рваных клочьях. Правую руку закинул за спину, не удержав гримасу боли на лице…
Фрицев это привело в восторг: хохот усилился.
Из-за поясного ремня под рубахой выхватил ТТ – вот это были рожи!!!
Немцы разом заглохли, оглохли! – пять секунд держал ублюдков на прицеле!
Сумей я снять предохранитель…
Суки! Вот суки! Я размахнулся и вложил в бросок летехиным пистолетом всю силу своего отчаяния…
Удар! Провал! Знакомое чувство многотонной бездны…

Открыл глаза.
Шесть утра. Двадцать второго июня.
Две тысячи девятого года… Через час – экзамен по истории России. И мне – двадцать один год!

Пэ-эС-ка.
Дед! Если ты меня слышишь или видишь, – вдруг твоя душа блуждает сейчас в Сети! Привет тебе! И спасибо! Тебе и всем вам! Не знаю, как ты погиб на той войне, но меня зовут Гришкой – так же, как тебя!

…И я верю, уверен, что ты погиб, чтоб мы жили!

* Он за этим домом. Больше не бежит, старенький зайчик…
** Нет смысла отпускать его – он не может бежать. Слабый…
*** Как тебя зовут? Из какой ты части?